Брат-с-Луны сидел на скамейке, на дне своей огромной серой чаши, подвешенной где-то высоко в небе, и с долей тоски смотрел на пестрый квадрат Земли. Изредка вдалеке появлялась очередная одинокая лодка и сердце Брата вспыхивало надеждой. Лодка подплывала к его скамейке и ее хозяин спрашивал:
– В какой стороне Марс?
Брат указывал дрожащей от разочарования рукой путь и лодка уплывала.
– Я эгоист, – говорит сам себе Брат-с-Луны. – Наверняка он счастлив там. Ему еще рано ко мне. Сколько мне ждать? Сорок, пятьдесят лет? Какая разница, здесь я вечен.
Он не заметил, как к нему подлетел Почтальон, вооруженный двумя бумажными веерами (для скорости). Синий костюм и фуражка Почтальона приятно контрастировали с черно-белостью этого мира.
– Как дела? – спрашивает Почтальон.
– Какие у меня могут быть дела, сам посуди. Как и раньше, жду брата. Ты не знаешь, как он там?
– Я же вот с каким известием: он собирается к тебе через пару дней.
– Как так?
– Он болен. Врачи не могут сказать определенно – серьезно или нет. Скорее всего, нет. Но он решил сесть в лодку через два дня, надоело ему видите ли. Даже птицы говорят, что ему лучше остаться и что он может остаться, но этому дурачку ничего не докажешь.
– Это его выбор, – глухо говорит Брат-с-Луны и где-то в глубине души чувствует себя счастливым.

…здравствуй, сигарета. Гори, дурочка, гори! Соприкосновение с губами. Дым. Спасибо. Крепкий затяг, глубоко-глубоко, до самого дна. Выдох. Облако. Полет в сторону форточки.
 Стекло. За стеклом город и вселенная, утонувшая в желе. За стеклом крыши, машины, лодки и лица. И еще трамвай. Один-единственный. А зачем больше? Больше не надо.
 По эту сторону стекла: кухня. Кухня и она, ее джинсы, ее рубашка в полоску, ее деревянные бусики на тонкой шее, ее сигарета в хрупких пальцах.
 …привет… ты меня не поцелуешь?.. и где ты?.. курю… курю… курю… да ты дура!.. не нравится, не ешь… водка?.. это что еще за… твою мать!.. рвота…
 Когда люди научились летать, почти отпала необходимость в птицах.
 Потолок. Потолок очень-очень серый. Ему грустно, ему любой пол противоположный. Она за столом. Пепельница наполняется окурками с самого утра. Пространство вокруг погрязло в хламе. По всей кухне то тут, то там в воздухе висят журналы, спичечные коробки, магнитофонные кассеты, книги.
 Он никогда не поймет. Он не поймет простой истины – ей не интересно. Ей не интересен факт того, что его не надо добиваться, что он сам к ней приползет, что он уже принадлежит ей. Ей просто скучно, наверное.
 
 …он вскарабкался по воздуху метров на десять и медленно поплыл над проспектом. Идти пешком он не хотел.
 …два дня… два… потом конец… не могу терпеть, скорей бы кончилось это все… она… ей плевать… или нет?.. одна ночь… одна… а потом?.. а если все-таки любит?.. зачем я вообще ее встретил?!..
 Он плывет над городом, не разбирая пути и не думая о том, где в конце концов остановится. Он считает себя привидением. Уже бестелесным и оторванным он этого пласта реальности. Дыхание условно. Сердцебиение тоже. Условно не своим существом, а своей краткостью. Он приблизит день отплытия к брату. Через два дня. А сейчас он идет к ней.
 Те, кто его любит, поймут. Они умные, они знают, что никто не уходит просто так.
 Она… Она тоже поймет.

 …два голубя сидят на старой, побитой крыше и смотрят на город.
 – Он нужен? – спрашивает один голубь.
 – Он нужен, – отвечает другой голубь.
 – Мы в силах?
 – Мы в силах.

 …чайник. Основание стола подорвано, он шатается. Голуби на подоконнике напоминают грандиозные капли. Шаги без цели. Надрыв Бутусова в магнитофоне. Ожидание очередной нелепости. Странно.
 Птицы, они с этой планеты?
 Заварка в чашку. Кипяток. Какой же он кретин! Или ее обделили мозгами? Она смотрит в окно. Солнце ярко пылает, плавя кисель воздуха. Мимо окна проплывает дворник и, грозя ей кулаком прячет в пакет для мусора пустую пачку из под сигарет.
 У нее вдруг возникает желание залезть высоко-высоко в небо и посидеть над городом, дожидаясь заката. Еще лучше, если не одной, а с ним.
 И тут звонок в дверь. Утверждение: он.
 – А я тебе тут тортик принес…
 
…проспект. Он спустился и решил пройтись пешком. Слишком много солнца льется на голову. Глаза стекленеют от внезапно возникшей в них влаги. Он идет. Куда? Теперь знает – к ней. Зачем? Теперь знает – простится.
Старуха преграждает ему путь.
– Нету мелочи, – раздраженно бросает он.
– Не прощайся, не надо.
– Что?
– Глупый ты. Как пень.
– Женщина, я спешу.
– Никуда ты не спешишь, дурачок, рано тебе еще спешить.
– И тем не менее.
– Ты знаешь, что ты нужен?
– Кому?
– Тебе лучше знать.
– Тогда – да.
– Так что же ты тогда делаешь, сумасшедший? Решено, что ты останешься.
– Кем решено?
– Ими, – старуха указала на голубей, клюющих семечки. Бросила им еще.
– Вы, по-моему, больны.
– Не груби. К ней все равно зайди. И купи торт, у нее к чаю ничего нет.
Старуха растаяла, развеялась по ветру. Со старухами так иногда бывает.

…лестница. Первый этаж, второй, третий. Пакет с тортом шуршит и шуршание это в тишине парадного кажется громоподобным. Он подходит к двери, нажимает на кнопку звонка.
Дверь открывает она. В джинсах, клетчатой рубашке и деревянных бусах на тонкой шее. Где-то в глубине квартиры громко орет музыка.
– А я тебе тут тортик принес…
– Чудно. Заходи.
…Брат-с-Луны и Почтальон пьют чай на самом дне огромной серой чаши. Квадрат Земли медленно темнеет, тают очертания морей и континентов.
– Он точно не приплывет? – спрашивает Брат.
– Точно. Бросил он эту глупую идею. На Земле он пробудет еще много лет. Пятьдесят или шестьдесят, а может и больше.
– Дай бог, – выдыхает Брат-с-Луны и в глубине души чувствует себя печальным